|
My Blog: шутки jokes рассказы смешное
Монолог жены погибшего на тушении Чернобыльской АЭС пожарника.
<<Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и то же... О чем? ... Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: <<Я тебя люблю>>. Но я еще не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: <<Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду>>. Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Все небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогд а меня не зовет... И во сне... Это я его зову... Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины <<Скорой помощи>> заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: <<Пропусти меня!>> - <<Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо>>. Держу ее: <<Только посмотреть>>. <<Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут>>. Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... <<Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра>>. - <<Но он не пьет молоко>>. - <<Сейчас будет пить>>. Многие литра>>врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые... Спрашиваю: <<Васенька, что делать?>> - <<Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок>>. А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: <<Уезжай! ребенок>>Спасай ребенка!>> - <<Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим>>. Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках... Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали... Ноч ь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные кос тюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны... Плакали только те, чьи мужья пострадали. Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: <<Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!>> Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: <<Люся! Люсенька! >> А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама... <<Куда ты такая?>> - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги. Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно. Шестая больница - на <<Щукинской>>... В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: <<Иди>>. Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его... Она сразу меня спросила: - У вас есть дети? Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю. - Сколько? Думаю: <<Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит>>. - Мальчик и девочка. - Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью... <<Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным>>. - Еще слушай: если заплач ешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе! Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются. - Вася! - кричат ему. Поворачивается: - О, братцы, я пропал! И здесь нашла! Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор... - А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю. И он хочет меня обнять. - Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала: - Боже мой! Там мои дети. Что с ними? Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся: - Не садись рядом. Возьми стульчик. - Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали... - Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения. Тогда так говорили. Думали. На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили вся кие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: <<Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки>>. Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: <<Привези яблочко>>. С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до веч ера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить? - Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать. Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются... Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает... В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все <<горело>>. И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся <<чистке>>. В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: <<Батюшки, что с тобой?>> А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помо чь. Добежала до почты: <<Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить м оим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж>>. Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: <<Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела>>. Сижу возле него в палате, открыл глаза: - Сейчас день или вечер? - Девять вечера. - Открывай окно! Начинается салют! Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо. - Вот это да! - Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы... Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила. Подбежала и целую: - Мой единственный! Любовь моя! Разворчался: - Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать! Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом... Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно: - Вы беременная? - Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал. - Не обманывайте, - вздохнул он. Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить. Назавтра меня вызывают к заведующей: - Почему вы меня обманули? - спросила она. - Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь! - Что вы наделали!! - Но я с ним... Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: <<Возьми лучше меня>>. Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.) Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: <<Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая>>. Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. << Только бы он жил>>, - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, ч тобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленьк ий стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: <<Люся, где ты? Люсенька!>> Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку... Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа нач ала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он вороч ал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить: <<Даже удобно. Не надо носить расческу>>. Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физич ески, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: <<Я тебя туда не пущу!>> А отец говорит ему: << Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!>> Отлуч илась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: <<Меня угостили. Возьми себе>>. А медсестра через пленоч ку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. <<Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины>>. Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: <<Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки>>. А я как умалишенная: <<Я его люблю! Я его люблю!>> Он спал, я шептала: <<Я тебя люблю! >> Шла по больничному двору: <<Я тебя люблю!>> Несла судно: <<Я тебя >> люблю!>>Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ноч ью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь... А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит: - Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он? - А как мы его назовем? - Ну, это ты уже сама придумаешь... - Почему я сама, если нас двое? - Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка. - Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не ч увствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: <<Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не ч еловек, а реактор. Сгорите вместе>>. Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: <<Черт с тобой! Ты - ненормальная>>. Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: <<Беги!>>. На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каж дый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу: <<Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки>>. Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если ч то-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: <<Он умирает>>. - Она мне отвечает: <<А что ты хоч ешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора>>. Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку. Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв... Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: <<Васенька, я пойду. Я немножко отдохну>>. Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: <<Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!>> А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: <<Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу>>. В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: <<Как он там?>> - <<Пятнадцать минут назад умер>>. Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у умер>>окна и кричала: <<Почему? За что?>> Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: <<Люся! Люсенька!>> - << Только отошла. Сейчас прибежит>>, - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили: << Хотите, мы покажем вам, во что его оденем>>. Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого... На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась... Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: <<Ждите наших приказаний! Ждите!>> Два или три ч аса колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: <<На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите>>. Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: <<Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?>> Мама: <<Тихо, тихо, дочечка>>. Гладит меня по голове... Полковник передает: <<Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика>>. На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. <<Быстро! Быстро!>> - командовал офицер. Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток... Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток ч еловек умирает... Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала <<Скорая помощь>>. <<Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон>>. Мне было двадцать три года... Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. <<Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?>> - <<Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет>>. А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху... (Затихает надолго.) Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему! И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали <<Скорую>>... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: <<Рожать приезжай к нам>>. На две недели раньше срока родила... Мне показали... Девочка... <<Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой>>. На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был Наташенькой>>цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.) Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: <<Она - там>>. Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: <<Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька>>. Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила... Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает). ...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей меч тали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... <<Почему ты всегда необутый?>> - << Да потому, что у меня ничего нет>>. Пошла в церковь... Батюшка меня научил: <<Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему>>. Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: <<А ведомо тебе, как это делать надо?>> Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. <<А записку ты написала?>> - <<Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит>>. - << Там они все в одном мире. Найдут его>>. У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: <<Васенька, что мне делать? Я не хо чу без тебя жить>>. Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: <<Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!>> А в другой раз так попрошу: <<Васенька, мне не надо мужчины. Лучше т ебя для меня нет. Я хочу ребеночка>>. Мне было двадцать пять лет... Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: <<Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду>>. Я хотела быть, как все... Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся... ...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: <<Тебе нельзя рожать>>, и врачи пугали: <<Ваш организм не выдержит>>. Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... <<Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой>>. А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: <<Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?>> Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... <<Мамочка, тебе водички дать>>. - <<Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи>>. И хватанула его дать>>за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: <<Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйд у>>. Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: <<Покажи нашего ребеночка>>. Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-насто ящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном... Но я вам рассказывала о любви... Как я любила...>>. Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко
ИНДИЙСКИЙ ЧАЙ.
В ту ночь город словно взбесился: не успел я придти в себя после четырёх выездов и только настроился на чашку горячего чая, как дверь в комнату распахнулась, и на пороге возник потный Артёмов, который, размахивая руками, пророкотал: <<На выезд! Быстро! На Аптечной Попытка суицида >> Матерясь, я вскочил с дивана, выбежал на лестницу и, пытаясь попасть рукой в проклятый рукав замызганной куртки с катафотами, ринулся вниз, где уже ожидала машина В ту ночь мечтам о чашке чая не суждено было сбыться никогда: каждый раз, блаженно наблюдая за пузырьками, отделяющимися от шершавого грифеля кипятильника в стакане с водой, я вздрагивал от грохота двери и зычного крика Артёмова: <<На выезд! Быстро! В Шмидтовском проезде на дереве застряла кошка!>> или <<На выезд! Быстро! На Кутузовском проспекте из квартиры бежал удав!>> Теперь суицид. И всё в одну ночь, по порядку, словно так и было запрограммировано. На подоконнике второго подъезда семнадцатиэтажки металась молодая девушка в ночной рубашке. Она периодически садилась, свесив ноги вниз, - и тогда толпа кричала от страха - и периодически вставала - тогда толпа тоже крич ала и тоже от страха. Внизу в свете уличных фонарей уже дежурила скорая помощь, а на земле немолодой женщине, как видно матери девушки, делали успокоительный укол. Лерочка, перестань! хрипел подле обезумевший от горя отец и простирал руки кверху. Подумай о нас! Весь двор был заполнен людьми, которым определённо надо было выходить на работу, но которые, естественно, не могли отказать себе в удовольствии посмотреть на чужое горе, пусть и в три часа ночи. Некоторые успокаивали бившуюся в истерики мать, надеясь в глубине души, что девушка упадёт и будет о чём рассказать друзьям, соседям и сослуживцам. Ведь став свидетелем чьего-либо несчастья, ты окружаешь себя ореолом славы, к тебе приковано всё внимание, а ты, подогреваемый любопытными взглядами таких же зевак, живописуешь: <<И тогда я увидел, как от её головы растекалась огромная лужа. Да! А кишки валялись немного дальше Она упала животом на трубу и их вынесло метров на пять левее. Виктора Иваныча машину забрызгало, представляете!>>. Все представляют и охают Надо сетку растянуть внизу, - бросил я Артёмову. Прикинул расстояние от подоконника до земли. Прорисовал мысленно траекторию. Метра на два от фасада. Да Артёмов махнул рукой. Пытались уже. Не подпускает. Кричит, что сейчас же броситься. - Мать твою! сплюнул я. Какие же умные суицидники пошли, а! Артёмов кивнул. Я не сводил глаз с окна: ситуация явно накалялась, было видно, что девица уже на пределе, устала, тонкие ноги её тряслись и в любой момент она могла соскользнуть вниз. Чёрт! я почесал голову. Пойду! Нельзя! умоляюще прошептал Артёмов. Услышит дверь всё, пиздец, Саша! Прыгнет! - Не прыгнет! отрезал я. Сто процентов театр! Сам знаешь. Я шагнул вперёд. Артёмов вцепился в рукав моей куртки: - Нельзя! Это не театр, Сашок! У неё парень умер, она с ним пять лет встреч алась! Отец сейчас рассказал Филиппову. Это очень может быть! Я промолчал. В моей пятилетней практике спасателя встречалось всякое, но среди молодёжного суицида подавляющее большинство составляли <<театралы>>, люди, которые хотели привлечь внимание к своей проблеме таким вот способом. Одну девушку вытащили из ванны с перерезанными венами. Она ночью пустила воду, чтобы услышали родители, легла и молчала. Два часа. Молчала, когда родители обеспокоились, когда поняли, что дочь два часа не выходит из ванной комнаты. Молчала, когда кричали под дверью. Молчала, когда бросились вызывать скорую. А когда отец стал ломать дверь, взяла и перерезала. Потому, когда отец вбежал, крови для двух-то часов было совсем мало. Даже отец понял, хоть и дар речи потерял в тот момент. Я смотрел на окно и понимал, что выход один. Как всегда. Подкрасться. Стать невидимым и неслышимым. Протянуть руку. И постараться успеть. Артёмов один раз не успел. Это было полтора года назад. Скрипнула чёртова половица в хрущёвке. Она оглянулась. И ушла. Навсегда. Сорокалетняя женщина, лаборант МГУ, мать двух детей, брошенная мужем-пропойцей. С тех пор, когда поступают вызовы по суицидам <<из окна>>, Артёмов потеет, и руки подрагивают. В подъезд путь заказан. Это известно. Если она увидит, может ещё больше занервничать. У кого окна с обратной стороны? обратился я к зевакам. Мне нужен первый этаж. Артёмов побледнел. Саша Из толпы вышаркнула худенькая старушка: <<У меня>>. Я поманил её рукой, и мы пошли за дом. По дороге она всё тараторила: <<Горе-то какое, а? Но вы-то небось насмотрелись, а? А вы её спасёте? А?>>. - Ключи есть? спросил я старушку. Она порылась в карманах и протянула мне связку на потемневшей от времени резинке. Я вспомнил, как такую же резинку мне в детстве продели через рукава пальто и пришили к ней варежки, чтобы не потерял: весь семейный бюджет уходил на покупку мне новых варежек. Каждый день. В тот день я взял и потерял их вместе с пальто - Какое окно? спросил я. Старушка показала. Думать было некогда. На земле виднелось несколько битых кирпичей. Выбрав кусок, потяжелей, я разбил стекло и полез внутрь квартиры. Зачем же уж так! понеслось мне в спину. Стёкла сразу бить Черти! На пенсию-то купишь стекло разве Эх! Я оглянулся. Ты зато, бабуля, сегодня, можно сказать, жизнь спасёшь человеческую! Я спрыгнул на пол и огляделся: на диване-уголке сидел старый толстый кот и, недоверчиво поглядывая на незваного гостя, вылизывал передние лапы. На плите выкипал чайник: как видно, бабка очень торопилась посмотреть, что за шум на улице. Я с тоской вспомнил о том, что сегодня у меня так и не получ илось выпить чаю. Внезапно я разозлился: все люди как люди, сидят по домам в тепле, а тут ползай по чужим квартирам, спасай всяких дурёх. Я выключил камфорку, прошёл через кухню и вышел в тёмный коридор. Вздохнул. В последнее время я быстро уставал. А сейчас чертовски хотелось чаю. Нащупал рукой выключатель. Вспомнил, как в детстве всегда называл этот предмет <<включателем>>. Мне казалось, что главная его функция не выключать, а наоборот включать, чтобы был свет. Но люди решили иначе и назвали его << выключателем>>. Открыл входную дверь и вышел в общий коридор. На стене висел пожарный гидрант. Я вспомнил, как в том же детстве, забывая ключи, я часами просиживал под таким же на газете, постеленной на полу, ожидая маму с работы. Соседи звали к себе, но я стеснялся и говорил, что <<мама уже скоро придёт>>. Из коридора я вышел к лифту, но вызывать его не стал был риск застрять а пошёл к лестнице. В принципе на такие ответственные задания не полагалось идти одному, но в определённых ситуациях лишние люди были бы помехой, и это было моим жёстким условием. Условием профессионала. Подниматься было высоковато: четырнадцатый этаж. Я осторожно открыл дверь и шагнул на тёмный лестничный пролёт. Как всегда пахло рвотой и экскрементами. Это были не спальные, а <<сральные>> районы, куда в конце восьмидесятых переселили всё быдло: лимитчиков и военных. Осторожно ступая по влажному от мочи бетону и освещая себе путь карманным фонариком, я двинулся наверх. Луч скудного света поминутно выхватывал шокирующие откровения на стене, оставленные первобытными обитателями дома и его окрестностей. Одиннадцатый этаж. Я остановился, достал рацию: <<Начинайте!>>. Сейчас с улицы её начнёт отвлекать профессиональный психолог. В этот момент я достигну четырнадцатого этажа, просочусь, как воздух, в квартиру входная дверь закрыта, но, к счастью, не на ключ. Самое главное, чтобы она не почувствовала. Господи, как хочется чаю! С улицы послышался хорошо знакомый голос Филиппова: <<Лера! Послушай меня! Прыгнуть ты успеешь Я тоже был в такой ситуации Пожалуйста, выслушай меня!>>. Я улыбнулся. Выключил рацию. И бросился наверх... Четырнадцатый этаж. Квартира 56. Справа. Из-под двери льётся свет. Где-то там разыгрывается чудовищная трагедия уставшего от жизни человека... Я подкрадываюсь к двери, слушая своё сердце. Там за дверью другой мир: мир боли, мир отказа от всего, мир разбитых вдребезги иллюзий. Но сейчас нельзя думать об этом. Надо действовать! Надо действовать! Пожалуйста Я разуваюсь, дотрагиваюсь до дверной ручки. Трогаю её, изучаю. Привыкаю. У меня свой стиль. Я не люблю шум. Я не люблю, когда на меня смотрят. Это особое таинство. Промахов не было. Поэтому сходит многое с рук, чего другим не прощают. Я пробую повернуть ручку. Она поддаётся без скрипа. Я поворачиваю сильнее наглею. Верх профессионализма обнаружить себя и не растеряться. Принять решение в одну секунду. Ручка проворачивается до конца. Я ласково надавливаю на дверь всем своим корпусом. Дверь готова скрипнуть, я это чувствую и замираю. Из квартиры доносятся рыдания, и в этот момент я приоткрываю дверь. Становлюсь на корто чки, просовываю в щель маленькое стоматологическое зеркальце и навожу его на кухню. В отражении мелькает стол с синей клеёнкой, чей-то портрет на стене и Вот появляется худенькая спина в ночной рубашке. Я выбираю момент, когда будет можно. Это не объяснить, ибо это чутьё. Я чувствую её. Можно! Я впрыгиваю в квартиру, по-кошачьи бесшумно приземляюсь на пол и немедленно прячусь за выступ стенного шкафа. Слышу с улицы голос Филиппова: <<Хуже некуда думать, что никому не нужна! Слышишь, Лера!>>. - Отстаньте! кричит спина. Вы все так говорите! Вы все!!! Это ваша работа! С самого детства перед каким-либо важным решением я начинал отсчёт: <<Три! Два! Раз!>> Я смотрю на часы: три двадцать семь. Пора! Три! Два! Раз! Я пересекаю холл и быстро иду на кухню, не сводя глаз с худенькой, вздрагивающей спины. Господи, как я устал! Как хочется чаю Её голова начинает поворачиваться назад. Три! Два! Раз! Я кидаюсь вниз, на пол и быстро-быстро перекатываюсь к стене, под подоконник. Не заметила! Плохо, Саша! Очень плохо! Могла заметить. - Оставьте меня все в покое! слышатся рыдания над самой головой. Я перевожу дух и смотрю на плиту. На плите стоит чайник. Я чувствую, как кровь приливает к щекам. Ярость овладевает мной. Всю ночь я хотел лишь ч ашки чая. Горячего чая! Душистого, сладкого, горячего чая! Что ещё сегодня!!! Визгливые рыдания ставят точку на всём. В голове раздаётся сухой щелчок. Решение просто. Я осторожно приподнимаюсь и тяну сзади руки к девушке. Сердце бешено колотиться. Сейчас! Сейчас! Надо будет резко, чтобы даже не поняла! И тогда будет чай!!! Три, два, раз Пшла-а-а-а, тварь!!! Я порывисто толкаю её в спину, поднимаюсь в полный рост, протягиваю руки, будто пытаюсь поймать из последних сил. Слышу, как крик становится слабее, слабее И удар И визги людей И оборвавшийся в рупоре голос Филиппова. Я делаю беспомощное лицо и опускаю руки. Она сама этого хотела, а я лишь хотел чай - Как же так, как же так - бормочу я, сидя на стуле. На кухне топчется следователь с блокнотом. В квартире девушки толпа: судмедэксперты, фотограф, телевидение Я накрыт пледом, зубы стучат о кружку с чаем. Рядом стоит Артёмов и хлопает меня по плечу: <<Ну, ничего, ничего, родной Со мной тоже Всё в первый раз Она сама так решила. Ты не виноват >>. - Вы позволите? следователь манит рукой Артёмова, и оба выходят в прихожую. Я остаюсь один. Зубы перестают стучать. Я смотрю на сверкающий под светом люстры чай, жадно втягиваю ноздрями душистый пар, осторожно дую на божественный янтарный напиток. Улыбаюсь. Индийский! Тот самый
Я конечно мудак, что влез в эту историю, но наверно по-другому незя было, звезды мля, наверно и прочее говно... судьба короче... Я был пьян, конечно, как все мое поколение.. Мне не хватало тепла, любви, надежды в будущее и веры в прошлое... Блять.., да пизжю я на сто процентов, просто охота была нажраться, спариться с самкой, оставить след в истории или просто наследить... Короче, я к чему-то созрел.. Бывает такое у мужика, надо что-то поменять в жизни, плюнуть на все... махнуть рукой, прощелкать ебалом ради жизненных принцапов, подготовиться и проебать че инть во имя идеи.. У вас такое было? У меня такое случилось 18 мая... Обычная дата и нехера тут искать совпадений. Ну может я первый раз вздрочнул в этот день или сисястая химич ка в восьмом классе мне улыбнулась, а я долго воображал ее пилотку и нервно просыпался по утрам... Короче, ни хера этот день не предвещал, все нач иналось как обычно... Не, опять не так... Если счас анализировать на трезвую голову, то этот пиздюк визжал как-то подозрительно, не тек как всегда.. Как правило, он включал какое-то мудацкое радио, я ебенил его за это по макушке и у меня был еще 15 минутный перерыв, потом опять радио, ебок... и еще 15 минут сч астья. Этот день он начал с сигнала SOS, визжал конкретно и надрывисто, как на << Титанике>>, я первый раз я ощутил себя трезвым с утра от такого шока. - Ты будешь завтракать? - Да, я бы пожрал че-инть.. - Ты же никогда не завтракаешь??? Заебись день начался... Следующий ход по шахматным правилам: <<А хуйли ты спрашиваешь тогда?>>, но это грозит женской истерикой... Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит.. - Бляяяя... у меня и так гемор на работе, сама знаешь... хоть ты мне не конопать мозги с утра, там и так желающих полно... Просто чай налей... В обмен на горячую чашку чая я получаю холодные отношения как минимум до ве чера, но сегодня чета мне похеру, я встал не стой ноги, у меня сегодня кризис среднего возраста на... не подходи родная... Когда я начал жить вместе с ней - мы сразу договорились, у нее раз в месяц критические дни и плохое настроение, а у меня раз в месяц запой и пару дней я отсутствую дома. Все честно мля... Но план был хуевым изначально, вскоре я отклонился от графика, да и у нее все как-то участилось, экология наверно.. Через десять минут меня уже плющит от безумной скорости передвижения по московским улицам. - Да Оль, слушаю... - Олег, ты где??? - Где, где... везде, в пробке я, че случилось? - Тебя Баян требует, уже на всех тут наорал... Давай быстрей... - Ага, ща крылья приделаю и через 30 секунд буду. - Олег, я серьезно, он в бешенстве... - Скажи, что я Президента жду... - Какого президента??? - Нашего блять, дура, Российского... Када Кутузу откроют, тогда и буду - Козел... Вот и поговорили, молодец Олег... два скандала за час, бьешь все рекорды, ты настоящий профессионал... А вот секса с Баяном, скорее всего не избежать, будет иметь тебя ритмично и методично, садо-мазо в лучшем виде, готовься Олег, пиздатый день... весна в воздухе... У вас когда инть была мысль переехать попрошайку в инвалидной коляске, который катается по пробке? Или пару бомжей, которые грязными тряпками пытаются вытереть вам чистое стекло? У меня такое бывает, не здоровая фигня конечно, но я, в общем, не об этом.. Когда постучали в окно, я уже был морально готов вспомнить весь запас ненормативной лексики, обдумал куда я его пошлю, и что он там будет делать, и как ему это понравится... Даже настроение улучшилось. Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит... Я открыл окно. Последующие две минуты запомнил весьма смутно. Я увидел упругую грудь, зачем-то затянутую в красное платье, изящную шею и алые губы... длинные ресницы и обалденные по красоте глаза, на дно которых я тут же погрузился. Все вокруг утратило реальность, поплыло... Я видел только эти глаза.. Ни одна трава так не забирала, чессн слово.. Никогда не верил в гипноз и прочую херню. Еще в школе, пара мудаков-иллюзионистов, собрав с родителей по рублю, пыталась проделать над нами, малолетними пюздюками подобные фокусы, а я тогда долго ржал лежа на банкетке и наблюдал, как взрослый детина с серьезным ебалом машет надомной руками.. Кстати, рубль этот я им так и не отдал, фокус не удался мля... На него была куплена первая пачка сигарет <<Космос>>, коробка <<Охотничьих>> спичек, которые горели в воде и есче мороженное... Да и о цыганках собственно, представление до этого момента у меня было иное. Нечто черное, грязное, в цветном платке и золотыми зубами... Дай милый погадаю... А здесь все было иначе... Словами это хрен опишешь, видеть надо и все такое... Невероятное по красоте лицо, какой-то цветок, вплетенный в роскошные волосы и эти глаза.. Ее лицо я запомнил четко, как ни странно. Бляяя... Ну разве ч то химичка могла с ней сравниться... Может это была та самая любофь с первого раза <<они жили долго и счастливо, кремировали их тоже в один день...>>. Она наверно мне что-то говорила, тока я не слышал не фига. Вот так, за две секунды, здоровенный детина за рулем своего табуна под триста кобыл превратился в имбицила, пускающего длинную струйку слюни себе на яйца... Охуительные ощущения... рекомендую... Очнулся я, когда услышал, как закрывается дверь машины. Еще через несколько секунд я вспомнил, что видел руку какого-то мелкого пиздюка, стаскивающую с заднего сиденья мой невзъебенно дорогущий портфель, а вместе с ним паспорт, деньги, права, документы на машину и еще кучу разного хлама. Но это все была хуйня... Вместе с чемоданом уплывали 18 листков белой бумги, уже прочитанных и подписанных серьезными, толстыми дядьками... То, над чем я работал последние полгода, и то, за что Баян точно сделает из меня пассивного гомика.. Вот тут меня серьезно прибило. И я побежал... Ебанрот, я последний раз в студенческие годы так бегал. Физрук мне вежливо тогда объяснял, что <<физ-ра >> это тоже предмет, и что ходить на него надо, как и на все остальные, >> и ч то если я не пробегу за 14 секунд вот от этой херни вот да той, то буду бегать в 50 раз больше и в кирзачах, а может даже и в костюме химзащиты... Стимул нихуевый конечно был, но сегодня я бежал даже быстрее... Наши губастые, чернозадые меньшие братья, которые выигрывают олимпиады, тут просто отдыхали... Ряды машин мелькали вокруг меня. Пацана уже давно сдуло ветром, но ее красивая задница еще маячила где-то на горизонте. Я почему-то вспомнил лицо Вовы Кондратьева, такое милое, доброе, лысое, с кривым носом и парой металлических зубов. Вова, собственно, у нас на фирме занимался самым интеллектуальным занятием он целыми днями с умным взглядом фтыкал в монитор, на котором отображались картинки с многочисленных видеокамер, которыми Баян, в свою оч ередь, увешал все здание поле первого покушения в 96-ом. А как Вова улыбался... Приятный мужик, в общем... О том, что Вова это Вова, знали далеко не многие. Все звали его за глаза просто <<Лобзик>>. Причиной тому, возможно, была широкая лобная Вовина кость и брежневские брови. А может тут была виновата легенда о том, как Вова отпилил обычным электрическим лобзиком некоторые важные органы тем самым парням, которым босс не понравился в 96-ом... Хер его знает, пиздешь конечно... Но, один фиг, тот факт, что Вова, как простой охранник получал больше чем я, и что Баян, таскал его на самые ответственные мероприятия, меня напрягал не по-детски. Я побежал быстрее... - Ало, Олег это ты? Олег... Я хотела извиниться за утро. Мы неверно оба были не правы... - Га-вно вап-рос даро-гая, из-вине-ня при-няты.. - Олег, а что ты там делаешь? - Бе-гу, блять.. С этими словами труба безнадежно улетает в сторону, теряя по пути аккумулятор и унося с собой обрывки моей почти семейной жизни. Щас уж не иббет, будем считать, что я ее случайно выронил. Кажется, я ее догонял. Она свернула во двор сталинской девятиэтажки и забежала в подъезд. Я рванул за ней вверх по лестнице. Когда я добежал до последнего этажа меня охватил легкий умственный ступор. Площадка была пуста, на чердак вела только тоненькая металлическая лестница и люк в потолке. Я вообще это дерьмо всегда жопой чувствовал, но сегодня чутье подводит... Я приподнял крышку люка и тут же в нос ударил запах сырости. Весь пол ч ердака был засыпан еловыми опилками, наверно пятидесятилетней давности. Ч ерез боковые окна прибивался свет, а в его лучах летали клубы пыли. Я ударился башкой об не струганную деревянную балку. Иппать... - это больно. Пара голубей испуганно перелетела с места на место. Она, как ни странно, стояла у окна, всем своим видом выражая, что ни капли не смущена происходящим. Я не причем, я так... пописать забежала.. Я малость охуел от такой наглости, но она первая вступила в переговоры. - Если ты сдашь меня ментам, то больше не увидишь своих вещей. - Я ща вырву тебе оба глаза, и ты много еще вещей не увидишь... - Не сдавай меня, ладно? Я отдам тебе все... Ее волненье выдавала только часто поднимающаяся грудь и пальцы, которые побелели, впиваясь в подоконник. Сейчас я мог внимательно рассмотреть, насколько она была хороша. Обалденные, с отчетливо просматривающимися сосками груди, тонкая талия и округлые бедра... Ипать.. трусов на ней кажись не было... Я резко схватил ее за руку и притянул вплотную к себе, она даже не вскрикнула. Я почувствовал запах ее волос, и поймал себя на мысли, что думаю уже совсем не о том. Она это поняла и на уголках ее губ показалась еле заметная улыбка... Моя рука пролезла в ее тесное декольте и я с силой рванул красное платье. Я наверно ходил по краю бездонной пропасти, хотя опять пизжю... - я в нее уже провалился Надо признать, что ебся я в этот раз, на редкость самоотверженно. Ни голубиный помет, падавший мне на голую спину, ни периодически всплывающий в мозгу образ Вовы Кондратьева на пару с Баяном не могли ослабить могучего стояка. Да и она уже тоже завелась, с невероятной, не девичьей силой прижимала меня к себе и вскрикивала при каждом ударе. Ее тело сводило меня с ума, второй раз за день ей удалось отключить мое сознанье. Однозначно, это была лучшая ебля в моей жизни, одни животные инстинкты и ни кокой психологии. Мне все было глубоко похую, наверное, первый раз за последнее время. Я опустил голую жопу в опилки и закурил сигарету. - Где чемодан-то? Она молча достала из какого-то темного угла мой портфель и принесла его мне. Все было на месте, весь хлам и этот сраный контракт, ради которого я побил олимпийские рекорды. Я вернул себе все. Я был по настоящему счастлив. Гордо оторвав голую жопу от опилок, я вытянул вперед, то над чем я работал последние пол года, но жизнь мне приготовила очередной сюрприз... Из темноты противоположной стены возник образ малолетнего пизденыша, в руках которого отчетливо виднелся ствол, направленный мне прямо на яйца. Никакие слабительные тут не нужны, все и так было понятно я обосрался. Это был тот самый гавнюк лет 12-ти, который стащил мой чемодан, и черный ствол очень убедительно смотрелся в его ручонках. Иппать, то, что ствол пневматический, я понял, когда услышал глухой щелчок выстрела, успев только инстинктивно прикрыть яйца листками договора. Мир тут же окрасился совершенно другими красками. Последний раз я испытывал нечто подобное, когда подставил свое достоинство под летящий мяч и мастерски отбил штрафной на втором курсе института. Народ тогда терпеливо таскал мне в палату дешевый коньяк и приговаривал, что до свадьбы однозначно заживет, ибо нехера с такой опухлостью жениться.. Мой вопль стал вторым по значимости потрясением для ветхой постройки со времен Великой Отечественной, чердак выдержал. Голуби моментально зацементировали трещины во всей конструкции, а вот мне было реально хуёво.. Девка заржала, подхватила свои вещи и мой чемодан, что-то крикнула пацану и моментально съеблась из поля зрения. Минут через двадцать, когда развеялись цветные круги перед глазами, я приподнялся, подобрал свои штаны и молча пошел к люку широко расставляя ноги..
На этом история не заканчивается нихуя... Что будет потом? Потом... Потом я принесу Баяну контракт, уже прочитанный и подписанный серьезными, толстыми дядьками, с маленькой сквозной дырочкой посередине... Потом, вся контора будет надомною ржать, а я два месяца буду искать себе новую работу... А еще я отстегну бабла немножко, восстановлю документы и заберу со штраф стоянки свою машину, которую оставил при сложных обстоятельствах.. Спасибо, что не спиздили. И еще наверно, я схожу в диспансер, где практически слепая бабуля будет мне говорить: <<Снимайте трусы и подходите ближе... Ближе... Блииииже...>>. Потом, правда, меня успокоит, сказав, что странный вид члена скорее связан с пулевым ранением левого (моего самого любимого) яйца, нежели с венерич еским заболеванием... Но это все будет потом А сейчас, лицо Димона озаряется радостной улыбкой. Он мне торжественно показывает окровавленный пинцет и металлический шарик, который извлек из моих мудей, со звоном бросает его на дно приготовленной посудины. В простую бальничку я не решился тогда ехать и позвонил Димону. Он вечно дежурил как медбрат в своей 56-ой, периодически выписывая мне больничные. Ну когда там работа заебывала до крайней степени, или когда просто было похмелье. Короч е, выручал меня не по-детски уже сотню раз. Но такой энтузазизм в его глазах я видел впервые. - Док, а у меня дети теперь будут? - Неибацца сколько, ты кажется уже беременный... Я те кстати магу заодно аппендицит вырезать, не хошь? Я допиваю остатки спирита из какой-то мензурки и мое ебало растягивается в ответной улыбке. Прежде чем окончательно вырубиться я успеваю только сказать <<Нет док, спасиб, я еще поживу...>>, кафельная плитка операционной медленно расплывается в большое белое пятно...
В пионерском лагере-2.
- Ну че, Вован? Давай его сожгем что ли. А вожатому скажем, мол спиздили? - Или у задротов отобрать? - Не получится наш один такой. Да и стуканут они. Че делать блять? Че блять делать? Вдруг на плечо Жегана упал крупная лепеха птичьего говна. - Хуяк! удивился Жеган. - Как блять бомбардировщик! - или как штурмовик. Епты - птицы! Нам надо использовать в качестве двигателя птицу. И пиздец победа. А птиц то мы умели ловить. Через пару часов поймали галчонка. Мелкого, но шустрого. Привязали ему к ноге кусок деревяшки штурмовиком решили пока не рисковать, мало ли куда этот мудак полетит, - и отпустили. Галчонок повизжал мальца, поохуевал немного и полетел. Деревяшка привязанная веревкой к его ноге, взлетела с небольшим разгоном следом. - Охуенно! констатировали мы. Правда, веревка отвязалась и прыткий галч онок съебался, но поймать еще одну птицу было не сложно. На следующий день, мы решили показать наше чудо кружку. Дима, узнав что мы собираемся поднять готовый штурмовик в небо, очень обрадовался и позвал еще всяких обсосов из разных отрядов, и до кучи директора. Директор был мудак и нас недолюбливал, считая что ошибкой было нас пускать в его образцовый лагерь. Ну и хуй с ним с этим директором. Точнее с ним пиздец какая история приключилась под конец смены, но об этом в другой раз. Короче этот мудак Дима созвал весь лагерь к обеду. Типа торжественный запуск легендарного самолета. Мы с утра самого носились по территории лагеря в поисках подходящей птицы, но как назло ничего не попадалось. Все съебнули суки. Пришлось ловить неэстетичную ворону. - Ладно, Вован. Ворона, так ворона сильней полетит. Мы крепко привязали к ногам птицы веревку с самолетом. Самой вороне заклеили клюв, чтобы она своим карканьем не портила праздник и покрасили тварь в голубой цвет чтобы сливалась с небом и не отвлекала внимание восторженных обсосов от парящего штурмовика. И вот торжественный момент старта. Куча мудаков собралась на линейке. Я вышел на сцену с самолетом, прикрывая его рукой очень уж он уебищно выглядел, а Жеган чуть вдалеке за щитами с бодрыми пионерами притаился с вороной. Еще минуты три Дима толкал какую-то шнягу про подвиги и прочую хуйню, потом он замолк и отошел. - Раз, - скомандовал я, - два, три, - на счет пять Жеган подбросил вверх ворону. Все замерли, уставившись на штурмовик. Ворона, сука блять, немного помахала крыльями, при этом самолет развернуло и он немного протащился по <<взлетке>>. Потом эта тупая тварь решила узнать, что ей мешает лететь, кроме склеенного ебла и привязанной веревки. Увидев самолет, она рухнула рядом с ним и немного пошароебясь вокруг, несколько раз ебнула по клювом по корпусу. Все в охуевании уставились на покрашенную ворону. Глупое животное, меж тем, вошло в азарт и довольно быстро раздолбала штурмовик, потом насрала рядом и съебнула шурша голубыми крыльями и унося с собой остатки Ил-10. В абсолютной тишине, наконец раздался голос директора: - Изверги. Просто живодеры хуже фашистов! Нам дали пизды, отчитали перед всем лагерем и запретили до конца смены ходить купаться и посещать дискотеки. Естественно, что о карьере авиамоделистов тоже пришлось забыть. В общем, полный пиздец натуральный концлагерь. К тому же еще и директор постоянно сука следил за нами. - Чтобы вы еще кого не замучили! говорил он при этом. Но бля, до конца смены мы в лагере так и не продержались. Причем пиздец устроили по полной. Но об этом в другой раз... В общем, нас бля прижали конкретно. Мы с Жеганом стали типа изгоями и никто с нами не водился. Хуле сам директор сказал, что мы изверги и хуже фашистов. К тому же сразу после этого события последовали еще два инцидента, окончательно поставившие нас вне закона. Во-первых, голубая ворона вскоре сдохла. Ее вонючий труп был найден мелкими обсосами октябрятами в бассейне. Естественно, ее смерть записали на наш с чет. Как будто бы ни хуя не было понятно, что с переклеенным еблом и покрашенным туловищем, вороне не долго оставалось жить. Второе происшествие было хуже. В субботу мы с Жеганом все-таки проникли на дискотеку в клуб. И там, подкупив сигаретой диск-жокея, попросили поставить нашу кассетку. - Поставь Славик пару песенок, че тебе жалко бля? Славик был сцыкуном, но жадным. Поэтому он согласился поставить только одну песню за три сигареты. Поскольку сигареты мы спиздили у него же, то нам было не жалко. А песней мы надеялись вернуть себе уважение в лагере. Тогда все обсосы слушали какую-то хуйню. Всякое диско, Пугачеву и прочую блевотню. Некоторые, типа продвинутые кексы слушали брейк-музыку и танцевали под нее. Дергались как кубики-рубики и делали глупые ебальники типа изображали из себя роботов. Мы решили показать этим мудакам настоящий музон хеви металл. Была у нас кассетка с Эксептом, вот ее то мы и решили поставить. Через пять минут в клубе, где толпа потных пионеров топталась под негритянские частушки от бони-эм, наступила тишина. Это мудак Славик поставил нашу кассету не той стороной. Мокрые от духоты и возбуждения задроты подняли свист и требовали возобновить дискач. Славик немного потупил и, наконец, поставил. В динамики ударила железная кувалда и хриплый голос визгливо захрюкал на английском языке. Все пионеры в охуевании застыли, потому что никто из них, понятное дело, не знал, как надо танцевать под хеви металл. Зато знали мы. В пионерском лагере-3. Подвывая в такт песни, мы с Жеганом выскочили на площадку и, схватив себя одной рукой за яйца, а другую выставив в сторону типа гитары в руках держим, мы начали трясти своими тыквами. Так мы оттрясли два куплета, потом начался запил это забойное соло на гитаре мы повалились на пол и как кобры стали извиваться и шевелить пальцами рук, перебирая невидимые струны. Немного поелозив по полу, я уже собрался было подняться для финального забоя, как вдруг музыка че-то резко оборвалась. Охуевшие обсосы пялившееся на нас расступились и в образовавшемся проходе объявился директор. - Это провокация? сухо спросил он нас. - Не, это Эксепт. Тяжелый рок. - Да уж урок тяжелый придется извлечь. Я вам запретил появляться на дискотеке. А вы мало того что проникли сюда, так еще и набрались наглости ставить нацистские марши! - Какие еще марши? Товарищ директор - Марш! завизжал директор и, схватив нас за воротники рубашек поволок к выходу. Упираясь, мы тащились за ним, запоминая ехидные рожи обсосов. Сочтемся, бля, уебки! Директор на следующий день опять перед всеми нас обосрал, назвав нас фашиствующими молодчиками, слушающих милитаристскую музыку. Потом он еще долго размахивал дохлой вороной, называл нас в который раз живодерами, ч е-то тер про каких-то бианки и прочую лабуду. В конце предложил выгнать нас на хуй из лагеря, и до кучи из пионеров. Брызжа слюной, он вопил тряся в нашу сторону мертвой птицей: - Неужели ради этих мерзавцев Павлик Морозов, Марат Козей и остальные герои проливали свою кровь?! Достойны ли эти два эгоиста и живодера, - тут он посмотрел на ворону, стараясь найти подтверждения своих слов и продолжил, - носить частички Красного Знамени на своих не мытых шеях?! Все напряженно тупили. Потому как по большому счету всем было насрать оставят нас или не оставят нас. Все хотели жрать и купаться. Директор еще немного прогнал, потом видимо устав, спросил мнение отряда. Из разноголосого мычания стало понятно что, дескать, хоть мы и полные пидарасы, но отряд за нас в ответе, потому что бля <<один за всех и все за одного>> и короче нас взяли на поруки. На том и разошлись. Прошло две недели. Мы продолжали тупить с Жеганом и развлекались как могли. Купаться нас не пускали, на дискач тоже. В наряды ставили на кухню говно какое-то чистить и мыть всякий шлак. В общем, на неинтересную работу. Зато следить за нами перестали. Все решили, что мы осознали низость своего поведения и типа раскаиваемся и плачем по ночам. Кто-то слышал даже, как Жеган всхлипывал. На самом деле он тогда не всхлипывал, а сморкался. Мы тогда всю ночь собирали сопли в пакет. Тупые овцы из соседней палаты за ночь до этого перемазали нас зубной пастой это такое пионерское развлечение, считается охуенно весело измазать пионера пастой. Нам это не показалось веселым и мы решили в отместку измазать их соплями и насцать в ботинки. Но это все семечки. Наша главная мечта была теперь отомстить суке директору. Причем не просто насрать ему в компот или стекло в кабинете разбить, а отомстить по-настоящему чтобы блять весь этот ебанный лагерь охуел. А настоящая месть, как известно, требует серьезного подхода и сильной выдержки. Потому мы решили не распылять силы, не палиться зазря и полностью сосредоточились на директоре. Кстати, это спасло тупых пионерок мы не стали их мазать соплями, а только двум самым ебнутым кобылам надрочили на ебальники. Только эти дуры так и не поняли чем это у них ебла с утра измазаны были. Решили что зубной пастой. Одним словом - дуры конченные, стоило ради этого дрочить полночи. Итак, мы решили отомстить. Для начала установили слежку за директором. Когда приходит, куда уходит, че делает и все такое прочее. Как два ловких сыщика мы целыми днями сидели в кустах, наблюдая за маршрутами директора. И вот, проклюнулось интересное явление каждый день этот пидорас заходил в подсобное помещение продовольственного склада. Заходил ненадолго всего на минуту, а потом довольный пиздовал дальше. В подсобке этой трудилась баба Нюра старая корова, помощница повара. Она там целыми днями сидела и че-то там колдовала над хавчиком. - Че он там у нее делает? спросил меня Жеган. - Не знаю. Не ебет же он ее. Небось, хавчик в одинаре точит. - На хуя ему в сарае хавчик точить? Может, он че-то ныкает там? Мы удвоили наши наблюдения за подсобкой. Однажды, нам удалось подобраться близко к окну в тот момент, когда директор только зашел туда. Жеган подсадил меня и я, прижимаясь ухом к стеклу, вслушался. Раздался голос бабы Нюры: - Сергей Алексеевич, сегодня только до двенадцати. - Но ты ведь знаешь а впрочем, ладно.. че там дальше прогундел директор я не разобрал. Мы решили, что раз старуха сказала что сегодня только до двенадцати, а на ч асах, когда Алексеич заходил в подсобку было уже за час дня, значит, она имела ввиду полночь. - Хуя братан! Че надо этому пидору в полночь от старухи?! спросил Жеган. - Не знаю. Сегодня посмотрим. Наверное, он реально че-то спиздить собрался. Мы его раскусим, и нам орден дадут. Ближе к двенадцати, мы ловко соскочили с кроватей, подложив под простыни покрывала и чемоданы как будто бы это мы и есть, и на цыпочках подкрались к подсобке. В ней горел свет. Мы затаились и принялись ждать. Через несколько минут на дорожке появился директор. Он торопливо шел, держа руки в карманах штанов и воровато озираясь (точно сука, спиздить народного хозяйства собрался!). Подойдя к подсобке, он едва слышно поскребся в дверь. Та открылась, и директор проскользнул внутрь. Дверь тотчас закрылась обратно. Минут двадцать мы сидели, напряженно вслушиваясь и пытаясь разобрать звуки, доносившееся из здания. Но стены были толстые, и ничего разобрать было невозможно. В окошко же заглядывать ссали при свете лампоч ки нас могли пропалить. Но спустя несколько минут свет вдруг погас, я мигом вскарабкался Жегану на плечи и осторожно заглянул в окошко. Ебаный в рот! Это ужас что я там увидел, а увидел я все хорошо в противоположное окно бил фонарь, освещая все помещение. Как мы раньше то оконце не приметили хуй его знает. Вот что я там увидел в дальнем углу большого помещения, заваленного всяким хламом, на картонных ящиках с наброшенными поверх одеялами, в раскоряку стояла баба Нюра и держала за рога козу. Директор наш стоял сзади бедного животного, и своим мелким кривым стручком обмотанным изолентой, долбил ее в очко! При каждом тычке баба Нюра глупо улыбалась и затыкала козе пасть, а Алексеевич деловито поправлял очки и продолжал долбление. Еще немного поглядев на это рвотное зрелище, я слез на землю и сказал Жегану что необходимо съебывать. - Ну че там, Вован?! спросил кореш, когда мы отбежали к сортиру. - Этот извращенец трахает козу. - Старуху?! - Да нет настоящую козу, с рогами которая. Я чуть не сблеванул. Мало того что он ее ебет так он еще член изолентой обернул. - Так вот куда вся изоляшка пропала. Ууу сука блять! А нас еще живодерами обозвал! Че будем делать? - Как чего мстить. Надо только решить как. В течение последующих нескольких дней мы продолжали следить за директором и за бабой Нюрой. Днем они пересекались только не минутку. По ночам же продолжали свои скотские оргии, причем кувыркались не только с козой, но и с курицей и со свинками и даже друг с другом. Во время наших наблюдений мы заметили, что баба Нюра не любит жаб. Точнее даже ненавидит. Как-то раз мы работали у нее в подсобке (спецом туда напросились, чтобы подготовить себе наблюдательный пост) и она, услыхав кваканье, как-то резко так напряглась. - Это что же лягушка? - Не. Это жаба квакает. - Жаба?! Я ненавижу жаб. Уберите это мерзкое животное, а то мне дурно сделается. Во бля дурная! До чего же все бабы тупые жаб боятся. Относя животное к пруду, Жегана вдруг осенило: - Вован, а давай во время ебли им жабу подкинем? - На хуя, - не понял я. - Как это на хуя? Старуха как увидит жабу обосрется от страха и побежит голой на улицу. А там мы еще жаб разбросаем. Она завизжит, сбежится народ и пропалит директора! - А если он в этот момент не ее, а козу будет драть? - Ну так еще лучше! Все увидят, кто на самом деле в лагере живодер. - Че-то как то все это стремно. А вдруг не завизжит? Или народ не сбежится? - Да не сцы завизжит, - Жеган так уверенно говорил, что я согласился. План мести был готов. Вся операция получила кодовое название <<ночь квакающих жаб>>. Для ее успешного осуществления мы два дня вокруг дальнего пруда отлавливали отборных жаб и ныкали их по трехлитровым банкам, взятых из подсобки. Чтобы твари не сдохли раньше времени, мы кормили их комарами. Комаров было до хуя всю смену идиоты из нашего отряда хуярили этих насекомых, складывая тушки в полиэтиленовые пакеты. Какой-то весельчак сказал им, что за килограмм убитых комаров дают кучу денег. Вот они и хлопали в ладоши целыми днями. Насобирав штук двести рептилий, в основном жаб, хотя были и лягушки мы решили что этого хватит. Точнее я так решил. Жеган же для очистки совести до вечера охотился за скользкими тварями. Ночью мы открыли наши банки и разбросали животных вокруг подсобки, чтобы бабка точно хоть одну увидела. Сами же пробрались внутрь местечко мы там себе до этого оборудовали. Оргия как раз только начиналась, баба Нюра ввела упирающуюся козу. Они погасили свет, опрокинули по стакашке самогона и принялись ебаться. Мы терпеливо ждали наиболее удобного случая чтобы начать операцию. И вот он наступил. В тот момент, когда Алексеич опять намотал себе на хуй изоляшку и принялся долбить козу, а старуха визгливо посмеиваясь держала животное за рога, Жеган метнул в них огромной жирной жабой. Жеган был отличный метатель: тварь упала аккурат на спину козе прямо перед еблом бабы Нюры. От удара, возмущенная жаба громко квакнула и уставилась на старуху. Та чутка повтыкала в изумлении на рептилию, а потом, распахнув свою немытую пасть, истошно закричала. Я и не знал что можно так громко орать - у нас перепонки чуть не полопались это пиздец просто как она заорала. Директор, коза и жаба онемели от ужаса и застыли как статуи. Потом жаба первой очухалась и попыталась свалить, но не успела баба Нюра размазала ее кулаком по козьей спине и, не переставая истошно орать, бросилась на улицу. Там она тут же подскользнулась на оч ередной жабе и ебнулась бошкой об землю. На этом крик прекратился и наступила тишина, прерываемая редким кваканием. Директор придя в себя, попробовал вынуть свой стручок из козы. Хуй там! От старухиного удара у рогатой скотины залипла пизда, и вдобавок отняло ноги. - Отдай мой хуй! орал он животному в ухо и пытался выдернуть себя из заклиневшего дупла. Еще немного повозившись, директор не нашел ничего лучше как подхватить умирающую козу и ломануться с ней на улицу. Но там он понятное дело налетел на старуху и ебнулся, подминая под себя несчастное животное. При падении он видимо сломал себе член, потому что тоже громко заорал, обзывая уже мертвую козу пидарасиной. К этому моменту весь лагерь, разбуженный адским ревом старухи, стекался к месту происшествия. Мы затаились с Жеганом, чувствуя скорую развязку. Наконец, на дорожке показались бежавшие к нам повара и хозобслуга их корпус был ближе всего к подсобке. Сзади уже маячили первые обсосы, прямо в трусах несясь и сгорая от любопытства. - Бля, Жеган, нас пропалят конкретно! - Не сцы Вован. Им щас не до нас будет. И точно. Не добежав двадцати метров, чуваки из хозобслуги повалились, поскользнувшись на разбросанных жабах. Судя по истошным крикам сзади, обсосы тоже угодили в западню. В образовавшейся каше мы с Жеганом удачно выскользнули из подсобки и слились со своим отрядом, по типу только прибежали. Вскоре весь лагерь обступил подсобку, в охуевании уставившись на веселую панораму. Перед самой дверью в сарай прохлаждалась баба Нюра, на ней лежал постанывая голый директор с насаженной на член дохлой козой, а вокруг ползали сотни полу раздавленных жаб и лягушек. Кстати, при виде последних многие из баб подняли поросячий визг. Наконец приехала вызванная кем-то <<скорая>> и ментовка. Всех разогнали по отрядам, а тела извращенцев погрузили в машину. Через три дня лагерь в срочном порядке закрыли. Мы с Жеганом довольные вернулись домой. - Ну чего, как отдохнули сынки? спросил нас встречающий папаня. - Нормально. Только скучновато там в этом лагере. И директор живодером оказался. - Да уж. Мне все рассказали ужас какой. Вы то не проказничали там? Не курили? - Не. Все нормально. Мы с Жеганом самолетики клеили и на дискотеки ходили. Больше я в пионерских лагерях и не бывал. Ну его на хуй такую пионерию. В деревне четче и веселей. И скотину некто не ебет между прочим. А месть, что и говорить, грамотная получилась!
Created/Updated: 25.05.2018